Египет, середина 19го века. Отрывок из книги Альфреда Брема

 25 июля мы покинули Афины и возвратились на остров Сиру. На следующий день мы сели на пароход "Imperatrice" и вечером отплыли в Египет. После самого благополучного плавания 29 июля мы уже так приблизились к африканским берегам, что надеялись в тот же вечер бросить якорь в Александрийской гавани.
        После полудня матросы нашего корабля, с которыми я, конечно, свел дружбу, указали мне на чуть видневшуюся вдали землю. Известно, что египетский берег очень плоский и нигде не представляет выдающихся пунктов. Сначала он нам представлялся длинной, узкой желтоватой полосой, но мало-помалу становился явственнее, и через час мы уже могли рассмотреть в зрительную трубу многие отдельно выступающие места. Пароход наш стремился туда с быстротой, еще усиленной попутным ветром. Очертания встававшей перед нами картины делались все резче. Прямо показалось множество ветряных мельниц, которые мы приняли сначала за лес, направо в довольно близком расстоянии виднелась "башня арабов", налево — ярко освещенная солнцем, ослепительно белая масса домов, с возвышающимися там и сям стройными башенками и минаретами - Александрия.

        Навстречу нам вышла лодка с искусным лоцманом, отлично знавшим, как провести корабль у этого опасного места. Он взошел к нам на корабль и немедленно отдал свои приказания. То был первый увиденный нами житель интересной страны, лежавшей впереди, лоцман порядочно говорил по-итальянски и, по-видимому, твердо знал свое дело. Опытной рукой взялся он вести пароход, который между тем наполовину убавил пары, осторожно направил его через страшный проход в устье, мимо купален Клеопатры и нескольких укреплений, прямо во внутреннюю гавань. Тут мы бросили якорь возле громадного военного корабля египетского флота.
        Как описать волновавшие нас ощущения! Изумление, любопытство, удивление, радость - все перемешалось. Исполинские постройки вице-короля, своеобразный вид чуждого города, незнакомый народ в лодках - все поочередно привлекало наше внимание. Глаза обращались то туда, то сюда, но чаще всего они невольно останавливались на раскинувшейся неподалеку пальмовой роще, из-за которой возвышалась Помпеева колонна. Пальмы - целая роща пальм - это такое необыкновенное зрелище, что было чему дивиться. Теперь стало ясно, что мы достигли сказочной страны - родины "Тысячи и одной ночи".

Первые дни в Египте

        Это внезапное перемещение из Европы в Африку, к которому во время переезда как-то мало подготовляешься; этот совершенно новый мир. представший перед моим сознанием как бы волшебством, с целой бездной новых обычаев и явлений, которые приииось воспринимать все теми же старыми моими пятью чувствами; вот что именно поразило меня и в первые часы пребывания на улицах Александрии заставило ощутить все это как бы сквозь сон. Богумил Гольц ("Провинциал в Египте") 
        Через несколько минут по прибытии в гавань бесчисленное множество лодок окружило наш пароход. Перевозчики на трех или четырех языках обращались к пассажирам, уговаривая сесть в лодку и съехать на берег. Но мы еще не получили на то дозволения от санитарного начальства порта. Желанная лодка с желтым карантинным флагом причалила к нашему судну, но вместо свободного паспорта, на который мы надеялись, дежурный офицер строжайше запретил нам сходить с корабля, объявив его в карантине. Только на следующий день дело объяснилось. За несколько дней перед тем другой пароход австрийского Ллойда провинился против карантинного начальства несоблюдением каких-то полицейских санитарных правил, а нам пришлось отвечать за это.

Крытый рынок и большая мечеть в Александрии

        Ворча и досадуя, покорились мы своей участи; нечего и говорить, с каким страстным нетерпением смотрели на близкий берег. Медленно тянулись эти сутки, хотя все наше общество прибегало ко всевозможным средствам, чтобы как-нибудь убить время. Довольно долго забавлялись мы тем, что стреляли в чаек, которые стаями летали вокруг. Жара египетского июля была нам не под силу; не предвидя еще опасностей этого нового для меня климата, я вздумал во время прогулки по палубе для освежения головы снять шляпу. Через несколько минут уже понес наказание за такое невежество: почувствовал жестокую головную боль, которая все усиливалась и оказалась лишь предвестницей ужасной болезни, до тех пор знакомой мне лишь понаслышке, солнечного удара. Египет оказывал мне плохое гостеприимство.
        Через 24 часа после нашего прибытия императорско-королевскому австрийскому консулу удалось-таки выхлопотать нам пропускной лист - по здешнему называемый pratica.
        С трудом достав лодку, - трудности, впрочем, были вызваны не недостатком их, а чрезмерным обилием, причем лодочники просто штурмовали нас, - мы высадились на берег. Тут нас встретила толпа погонщиков ослов, поднялся крик, ругань, каждый расхваливал свою скотинку и поносил собратьев по ремеслу; наконец нас схватили, волей-неволей посадили на ослов и привезли в город.
        В первое время в Александрии мне казалось, что я все вижу как бы сквозь сон, однако впечатление, произведенное на меня городом, на первых порах было крайне неблагоприятно. Для новоприезжего в высшей степени любопытно и занимательно проехаться по оживленному, многолюдному базару арабского квартала; требуется довольно долгое время, чтобы удержать в памяти впечатления этой новой картины, присмотреться к жизни, знакомой нам только из восточных рассказов; но вся свежесть поэтических впечатлений этого первого арабского города бледнеет, как только придешь в столкновение со столь известными формами европейской жизни.

Стан паши в Александрии

        В Муски, то есть той части Александрии, которая обитаема исключительно европейцами, арабский отпечаток совсем пропал. Не привив Александрии ни красот, ни удобств европейского города, полуцивилизация, или, так сказать, европеизация, только уничтожила здесь восточный характер, лишив улицы всякой прелести и местного колорита. Для иностранца это тотчас заметно, от этого Александрия вскоре приедается и наскучивает.
        Расторопные погонщики очень скоро доставили нас на большую площадь Эзбекиэ, прямо к европейской гостинице. Моя головная боль между тем до того усилилась, что пришлось посылать за доктором. Явился медик - наш земляк, очень любезный человек, - пустил мне кровь, прописал лекарство и обещал скорое выздоровление. После кровопускания и в самом деле стало лучше. Барон, желавший как можно скорее продолжать свое путешествие, немедленно по приезде нанял пополам с одним англичанином и его женой большую парусную лодку для проезда по Нилу в Каир. Нам сказали, что на дахабие* так же удобно и спокойно, как и в гостинице, поэтому, невзирая на головную боль, и я изъявил готовность пуститься в путь. Сделав все необходимые приготовления и покупки, мы наняли драгомана по имени Мохаммед, который должен был служить нам за повара и лакея, и заказали ослов для проезда до канала, соединяющего Александрию с Нилом.

* Дахабие - название местных лодок, в переводе значит "золотая".

        31 июля вечером мы покинули гостиницу, выехали из Александрии через Баб-эль-Шерки (Восточные ворота) и уже глубокими сумерками, проехав колоссальные колонны Помпея, приблизились к каналу Мамудие. Длинная аллея из акаций привела в бедную деревушку, названную по имени загородной виллы одного знатного турка Мохаррем-бей; деревушка эта лежит на правом берегу Мамудие, там нас должна была ожидать лодка. Однако ночь наступила до того быстро, что мы никак не могли отыскать лодку и принуждены были прибегнуть к гостеприимству местных жителей.
        Мохаммед привел нас к одному из больших домов. Навстречу вышел слуга и проводил в приемную хозяина. Выслушав просьбу из уст красноречивого драгомана, хозяин принял нас очень приветливо, угостил пряным кофе, чересчур сладким виноградом, превосходным табаком и через несколько часов дал опрятные и хорошие постели. В прохладной спальне мы приятно переночевали на следующее утро получили опять то же угощение, что накануне, и с благодарностью покинули ласкового хозяина и его уютное жилище.
        Наше маленькое судно вскоре было найдено, нагружено несложной поклажей и пущено в ход. Попутный ветер быстро гнал по направлению к Нилу. В полдень навстречу попалась барка вице-короля; кроме этого, весь день мы только и видели, что небо, воздух, воду, тину, барки да людей, более или менее обнаженных; канал очень однообразен. Фум-эль-Мамудие, устья канала, и адфэ - шлюзов, соединяющих его с Нилом. Мы высадились на берег, прошли пешком через селение с пристанью и остановились перед Нилом.

Парусная лодка – неотъемлемая часть нильского пейзажа.

        Священная река, окаймленная цветущими берегами, катила свои серебряные волны, которые в это время находились на самом низком уровне. Против нас, на противоположном берегу, виднелся городок Фуах. Зрелище чисто восточное: вся дельта в густой зелени, пальмы отягчены плодами; их легкие вершины, колеблемые ветром, могучие густолиственные сикоморы и воды священного потока образуют кайму, в которой виднеются живописные белые дома, опоясанные несколькими рядами галерей, с мавританскими решетками и высокими минаретами. Мы остановились, глубоко пораженные бесконечной прелестью этого пейзажа, позлащенного заходящим солнцем. Глаза наши перешли к реке, вспомнилась ее история - история целых тысячелетий - мысли обратились к далекому прошлому. Но вскоре воздух, солнце, вода, пальмы привели нас к созерцанию действительности и к наслаждению этим созерцанием. Только новоприезжий может понять все очарование подобного зрелища; нужно свежими глазами смотреть на пальмовые рощи, чтобы вполне оценить красоту этой царицы древесного мира, потому что привычка отнимает прелесть у самых привлекательных предметов.
        Хотя хозяин нашего судна - он же и капитан (по-арабски "рейс") - намеревался совершать путешествие с истинно восточной флегмой, но мы так энергично протестовали и так дружно изъявили свое желание ехать поскорее, что он вынужден был повиноваться, и в тот же вечер мы двинулись далее. После полуночи пристали к берегу, чтобы заночевать у одной небольшой деревни. На следующее утро Нил представился нам оживленной дорогой, вдоль которой сновали взад и вперед промышленный люд и легкокрылые птицы. Мы встречали много судов и с удовольствием наблюдали пестрые стаи пернатых обитателей Нила. Среди реки, нимало не стесняясь идущих мимо судов, беззаботно промышляли пеликаны, ловившие рыбу; еще доверчивее были миловидные, снежно-белые чепуры (цапли): они целыми дюжинами разгуливали по окрестным полям и садились на спину антилоп, разыскивая в их шерсти насекомых.
        Я, впрочем, мало был способен заниматься и наслаждаться всеми новыми зрелищами, какие доставляло нам плавание по Нилу. Во время переезда болезнь моя значительно усилилась. Никак не могу описать ее; знаю только что у меня были жестокие припадки головной боли, отдававшейся преимущественно внутри черепа, как бы в мозгу; когда же они становились невыносимыми, то получалось сравнительное облегчение в том смысле, что я надолго впадал в беспамятство, бредил и уже вовсе ничего не сознавал и не чувствовал. Только крепкое телосложение спасло меня от гибели, потому что от этой болезни не только многие европейцы, но и туземцы умирают.
        Короткий переезд до Каира не обошелся без приключений. 3 августа (1847 г.) рулевой зазевался, и наше судно, шедшее на всех парусах, наскочило на другое, у которого при этом натиске сломался руль. К несчастью, на нем было множество женщин, и при столкновении они подняли такой ужасный пронзительный визг, что мы в испуге выскочили из своей каюты.
        Между тем с палубы того корабля четыре обнаженных матроса бросились в воду, подплыли к нам и влезли на нашу барку. Один из этих непрошеных гостей овладел рулем и стал править, остальные вступили с нашими людьми в ожесточенную драку и подняли при этом страшный крик.
        Хотя мы тут ровно ничего не понимали, но опасаясь, как бы эти разъяренные люди не напали на нас, мы вооружились саблями и пистолетами и с угрожающим видом стали у входа в каюту. Рейсу, вероятно, показалось, что это отличное средство избавиться от докучливых посетителей и через переводчика он стал просить нас помочь ему отбиться от этих "разбойников и грабителей". Мы немедленно перешли из оборонительной позиции в наступательную. Барон бросился на обнаженного штурмана и так хватил его по голове своей саблей, остро наточенной в Вене, что тот стремглав упал за борт и насилу мог удержаться на воде. Я с одним кортиком в руке кинулся на остальных и несколькими ударами обратил их в бегство, наш спутник, англичанин, только тогда взялся за оружие, когда его подруга, удалая француженка, звонкими пощечинами побудила его к деятельности. Впрочем, мои три противника не дождались его появления на месте битвы; тотчас после падения своего раненого товарища они поспешили к нему на помощь и бросились в Нил. Все четверо благополучно достигли берега, оказавшись около своей барки, которая причалила туда же.
        Тогда там поднялся страшнейший шум. Появилось целое скопище людей, вооружившихся дубинами, и все они принялись бежать вдоль берега вслед за нашей лодкой, провожая яростной бранью и угрозами. Они были очень похожи на американских дикарей: совсем голые, с обритыми головами, на макушке которых оставлена длинная прядь волос, а цвет тела до того темен, что их легко можно принять за краснокожих. Мы зарядили свои пистолеты пулями, принесли ружья и основательно приготовились на всякий случай ко вторичному нападению. Казалось, что они и в самом деле замышляли его: через некоторое время завладели небольшой лодкой, сели в нее и поплыли в нашу сторону. Однако когда переводчик по нашему требованию закричал, что в случае приближения мы не на шутку будем стрелять по ним, они прекратили преследование и воротились на свою барку.
        Наше поведение в этом случае только тем и оправдывается, что мы вовсе не знали ни страны, ни ее жителей. Два года спустя я бы, конечно, не саблей, а просто плеткой прогнал этих матросов. Бедняки, о которых мы составили такое неправильное мнение, и в мыслях не имели нападать на нас, а хотели только получить с нашего капитана вознаграждение за убыток, причиненный им раздроблением руля. Всякий человек, знакомый с местными нравами, и не подумал бы беспокоиться, когда эти люди так кричали, ревели и шумели на всевозможные лады, потому что арабы при всяком удобном случае шумят и кричат; но все-таки мы тут не очень были виноваты, так как введены были в заблуждение ложными представлениями рейса, который побудил нас защищаться. Бессовестность этого человека чуть не стоила жизни нескольким людям, да и нас могла вовлечь в беду.
        Во время этой свалки у барона слетела с головы шляпа, и ее унесло ветром: не прошло и нескольких минут, как он также получил солнечный удар и к следующему утру лежал уже в бреду. Я просто не знал, что делать, и решил беспрерывно прикладывать холодные компрессы к голове моего товарища, лежавшего в сильнейшем лихорадочном жару, а между тем я и сам был так болен, что через силу держался на ногах. Только на чужбине, в путешествии, узнаешь, как люди нужны друг другу. Мы оба были больны и принуждены обоюдно один за другим ухаживать; барону пришлось самому себе открыть кровь.
        Мы находились в самом печальном настроении, когда наконец 5 августа на горизонте показались памятники давно прошедшего величия. На плоской равнине высились пирамиды, и "эти вечные чудеса зодчества гигантскими треугольниками рисовались на ясном небосклоне, в знак того, что и здесь, среди непрестанных переворотов и течения земной жизни, среди изменчивых вещей и времен, может и должно быть нечто такое, что несокрушимо и неизменно" (Богумил Гольц. "Провинциал в Египте"). При этом зрелище и мы были глубоко проникнуты почти такими же размышлениями. То, что, будучи ребенком, так давно знал я из детских книжек, а школьником узнал от учителей, теперь во всем величии действительности стояло перед нами. Мне опять показалось, будто все это вижу во сне. С тех пор я сто раз видел пирамиды, много раз стоял перед ними, но никогда не мог постигнуть их величия и никогда больше не испытывал того возвышающего чувства, какое овладело мною при первом взгляде на самые священные памятники великого, издревле знаменитого народа. Это впечатление останется во мне навсегда неизгладимым и неизменным. Правду сказал цитированный выше автор, что и на нашей планете есть нечто неизменное и несокрушимое.
        В это время мы прибыли в Батн-эль-Бахр и вскоре достигли основного русла Нила. На юго-восточной части горизонта показались стройные минареты цитадели Махерузета. Прелестные виллы по обоим берегам реки свидетельствуют о приближении к столице. В 10 часов утра прибыли в Булак, оживленную пристань Каира. Мохаммед достал ослов, на которых мы, с трудом держась, медленно проехали по улицам Булака. Потом въехали в тенистую аллею чинар, которая вместе с многочисленными садами, окружающими город, еще скрывала от нас знаменитую по своей красоте, великолепную Маср-эль-Кахиру*. Через полчаса утомительной езды мы с большой радостью достигли одной из европейских гостиниц Каира.

* "Маср" означает "главный город", но это наименование почти исключительно принадлежит Каиру. "Кахира" значит "победительный" и в переносном смысле "непобедимый" - от этого слова произошло название "Каир".

        Наши физические силы до такой степени истощились, что мы тотчас по приезде легли в постель. Для медицинского совета нам привели итальянского врача, а для ухода за нами наняли арабского слугу. До 11 августа мы лежали неподвижно. Головные боли становились часто до того сильны, что у нас обмороки следовали один за другим. Мне помнится, было немного дней, когда мы оба находились в полной памяти и могли разговаривать между собой.
        В один из таких дней, 7 августа, мы в изнеможении, обессиленные, лежали в своих кроватях и жаловались на невыносимую духоту. Вдруг услышали как бы раскат грома, вопли и крики на улицах, рев животных и быструю беготню по коридорам отеля; наши кровати зашатались, двери захлопали, оконные рамы и разбитые стекла со скрипом и звоном полетели на пол, штукатурка в нескольких местах растрескалась и обвалилась, мы не могли понять, что все это значит. Затем последовал новый, сильнейший удар, услышали, как где-то по соседству обрушились стены и почувствовали, что наш дом покачнулся на своем фундаменте. Тогда с ужасом поняли в чем дело: в Каире было землетрясение. А мы, больные и слабые, одиноко и беспомощно лежали на своих постелях, едва могли шевелиться и не были в состоянии, подобно другим путешественникам, выбежать вон из здания; наше положение было ужасно. Вся катастрофа длилась не более минуты, но нам это время показалось вечностью. До сих пор я очень хорошо помню мучительные мысли, овладевшие нашими испуганными умами: опасаясь, что дом сейчас разрушится, мы в смертельном страхе смотрели на треснувшие стены и с отчаянием ожидали своей участи. Но дом, построенный европейцами, устоял против ужасного потрясения; через несколько минут слуга, бежавший мимо нашей комнаты, возвестил нам о спасен и и. По соседству сем надцать человек погибли, раздавленные развалинами своих жилищ.

Великая мечеть в Булаке (XI XII в.)

        На восемнадцатый день болезни я мог в первый раз выйти. Но был еще очень слаб: не знаю хорошенько, от самого ли недуга или по милости шарлатана, лечившего нас. В течение непродолжительной болезни он три раза пускал мне кровь и поставил 64 пиявки, - словом, вытянул из меня столько крови, что я имел полное право приписать свое изнеможение этому дьявольскому лечению. Для окончательного излечения он еще выдумал ставить мне горчичники к икрам и для этой операции прислал цирюльника-араба: этот злодей позабыл снять их вовремя и только через 12 часов вспомнил о больном, находящемся на его попечении.
        По мере возвращения сил в нас росли также бодрость и веселость. Желая разом окунуться в самую суть "несравненного" города, мы поехали к цитадели по наиболее шумным, оживленным и многолюдным улицам. Я попал в новый мир; мне стало чудиться, что владею не прежними своими пятью чувствами: я был точно пьяный или накурившийся гашиша, который видит во сне разные пестрые, запутанные, чуждые образы, но не может получить о них ясного представления. Воздух, небо, солнце, тепло, люди, звери, минареты, купола, мечети, дома - все, все мне было ново. Эти-то моменты и образуют собою одно чудное целое.
        Такого движения, криков, тесноты и давки мне никогда и во сне не грезилось. По улицам как бы беспрерывно катится гигантский клубок, который непрестанно спутывается, разматывается и опять наматывается. В одно и то же время видишь пешеходов и всадников на ослах, на лошадях или высоко взгромоздившихся на спину верблюда; полуобнаженные феллахи и купцы в высоких чалмах, солдаты в лохмотьях и офицеры в расшитых золотом мундирах, европейцы, турки, греки, бедуины, персы и негры, торговые люди из Индии, из Дарфура*, из Сирии и с Кавказа, восточные дамы, закутанные в покрывала, в черных шелковых платьях и феллахские женщины в простых голубых сорочках и длинных узких вуалях; верблюды со своими гигантскими вьюками, мулы, нагруженные товарами, ослы, запряженные в скрипучие тележки; коляски с великолепной сбруей и дорогими лошадьми и с бегущим впереди скороходом-невольником, который звонко хлопает длинным бичом; богато одетые знатные турки верхом на роскошно оседланных благородных конях в сопровождении неутомимого конюха с красным платком (знаком его достоинства) на плече; водонос, звенящий своим кувшином и тащащий на спине огромный бурдюк или не менее громадный глиняный сосуд; слепые нищие, разносчики сладкого печенья, продавцы фруктов, булочники, торговцы сахарным тростником и т. д.

* Плато Дарфур находится на территории Судана, высшая точка — гора Марра (3088 м над уровнем моря).

        Это такой шум, в котором своего собственного голоса не расслышишь, такая теснота, в которой насилу продерешься вперед. "Оаа я сиди тахерак, ридьлак йеминак, джембак, шмалак, рахсак, оаа эль джеммель, эль Бархеле, эль хумар, эль хоссан, оаа вишак, оаа я сахтир, тастур я сиди" (Смотри, господин! Твоя спина, твоя нога, твой правый бок около тебя, твой левый бок, твоя голова (в опасности), смотри, верблюд, лошак, осел, конь, береги свое лицо - смотри вперед; о ты, хранитель (Бог), спаси! Осторожнее, господин!). Каждую минуту видишь что-нибудь новое, и через несколько секунд только что виденное уже стареет. Ко всему этому прибавьте прохладные, кривые, уютные улицы, которые кверху суживаются, иногда вовсе покрываются сплошным навесом и поэтому почти темны; дома отделаны мелкой, искусной резьбой, высокие минареты так и рвутся к небесам, которые обдают их могучим египетским солнцем; между строениями там и сям высятся стройные пальмы, а в перерывах между уличными навесами, вверху, синеет вечно безоблачное небо, между тем как чистый, чудный воздух так и нежит грудь; представьте себе все это и получите слабое понятие об одной из главных улиц Каира, но не базара - там опять совсем иная жизнь.
        Мы не могли насмотреться на эти разнообразные картины, душа утомилась от созерцания. Тогда остановились перед высоким сводчатым порталом, слезли с мулов и вошли в мечеть султана Гассана. Нас объял божественный покой; тишина мечети была так поразительно противоположна кипучей уличной жизни, что мы невольно почувствовали себя в доме Божием. Нам надели башмаки, и мы вошли внутрь храма.

Уголок Старого Каира

        Мраморный пол устлан циновками и коврами; с куполов на массивных медных цепях свисают бесчисленные лампады. Каждый выступ испещрен изящнейшими арабесками; самое смелое воображение начертало план этих высоких куполов, широко раскинувшихся арок и стройных колонн.
        Все то, что для тех же целей состоит в распоряжении христианской церкви: картины, образа, блестящие украшения алтаря, музыка, ладан, цветы - все это воспрещено для мечети; ей дан один камень, и из него она творит чудеса! Стены покрыты надписями, простая кафедра украшена изречениями из Корана. Нет ни хоров, ни галерей, которые бы пересекали смелое очертание сводов и стрелок, ни одной молельной скамьи, которая теснила бы внутренность церковного корабля. Все пространство свободно, все купола, стрелки, арабески и мраморная мозаика составляют одно целое.
        На соломенных циновках лежали распростертые в молитве правоверные. Другие, благоговейно наклоняя головы, читали Коран. Нам показали гробницу строителя и доску, врезанную в стене и имеющую до трех футов в поперечнике, в память о золотых временах правления этого строителя, когда хлеб величиной с эту доску стоил всего один пара, или один геллер. На дворе мечети видели мы бассейн, окруженный пальмами, в котором правоверные совершают омовения, предписанные им законом.
        Отсюда поехали к цитадели. Дорога к ней довольно крута, она идет широкой дугой по склону Мокадама, на котором стоит крепость.
        Проехав трое ворот, мы проникли во внутренние укрепления, построенные французами. Нам показали знаменитый колодезь Иосифа и то место, с которого при поголовном истреблении мамелюков 1 марта 1811 г. один из благороднейших предводителей их, теснимый со всех сторон, махнул на своем арабском коне через стену и упал с высоты шестидесяти футов. Лошадь при этом скачке разбилась, а сам всадник спасся; Мухаммед Али наградил "смелого прыгуна" подарками и назначил ему маленькую пенсию. Он потом долго еще жил в Каире как последний представитель мамелюков.
        С одной из батарей мы полюбовались очаровательным видом Каира и его окрестностей; перед нами расстилалась живописнейшая из всех панорам Египта. В южном освещении есть что-то волшебное: глаз не может вполне охватить всей прелести пейзажа, освещенного таким образом. У ног наших лежал сказочный Каир, город, имеющий более трехсот тысяч жителей с тысячью куполов, минаретов и мечетей, с предместьями, из которых каждое само по себе составляет порядочный город; кругом ландшафты, утопающие в роскошной растительности земли фараонов и перерезанные громадной рекой; непосредственно за ними виднеются сторожевые оплоты против сыпучих песков пустыни, чудо света - пирамиды; на горизонте же тянулась пустыня - однообразная, бледно-желтая, как бы беспредельная и неизмеримая полоса, в которой глаз теряется; таков был вид, представившийся нашим восхищенным взорам. На райскую картину ложились вечерние тени; Нил золотой лентой вился вдаль, через цветущие луга; легкий западный ветер колыхал вершины пальм. Изумленные, мы без слов стояли перед этим зрелищем. Как дальний гром, доносился к нам снизу гул оживленной толпы. Наступил час вечерней молитвы, солнце опустилось в бесконечный океан песков, тогда высоко над нами, с вершины стройного минарета мечети, раздался звучный напев муэдзина, глашатая веры; он взывал к народу: хай алл эль саллах! Благочестивый мусульманин спешит на молитву, да и христианин чувствует, что в его сердце также отзывается воззвание муэдзина: "Приступи же к молитве!" Во время нашего пребывания в Египте мы узнали, что в скором времени католическая миссия должна отправиться из Каира вглубь Африки. Нам было чрезвычайно интересно познакомиться с этими смелыми проповедниками Евангелия. Рекомендательное письмо от генерального консула фон Лорена открыло нам доступ к ним. Обширные планы этих миссионеров до такой степени расшевелили нашу страсть к путешествиям, что барон решился.

Цитадель Салах-ад-дина в Каире (XII в.)

        Не только эта просьба была тотчас уважена, но миссионеры радушно предложили нам занять несколько комнат обширного дома, занимаемого ими в Булаке. Мы немедленно с благодарностью воспользовались их приглашением. Таким образом, нам представилась возможность проникнуть в глубину Африки в сообществе образованных людей, вполне знакомых с местным языком и условиями. До этих пор мы только мечтали как-нибудь добраться до Хартума, города, лежащего в тропической полосе, в одной из стран внутренней Африки, находящейся в зависимости от Египта.
        Миссия состояла из пяти лиц духовного сословия, посланных из Рима с целью обратить в христианство язычников Белого Нила. Мне хочется забежать немного вперед и описать здесь в нескольких чертах наших будущих спутников.
        Начальник миссии был известный иезуит, отличившийся при восстании друзов и маронитов во время войны Ибрагима-паши* с Портой**; Рилло - человек, одаренный редкими способностями и поистине страшной энергией, но иезуит с головы до ног.

* Командующий египетской армией в 1816 Первые дни в Египте 1841 гг., с 1847 г. фактический правитель Египта.

* * Порта — принятое в европейской литературе название правительства Османской империи.

        Когда мы с ним познакомились, он уже страдал дизентерией, которая все усиливалась. Врачи советовали ему для верного лечения хоть на несколько недель возвратиться в Европу; но от начальства пришло повеление как можно скорее отправляться во внутреннюю Африку. Он повиновался и, наперед зная, что это будет стоить ему жизни, поспешил к месту своего назначения.
        Во время переезда испытал всевозможные трудности и неудобства, добрался до Хартума и там вскоре умер. Вот мужество, которым часто отличаются католические монахи, и в особенности иезуиты, в противоположность большинству протестантских миссионеров; не будь Рилло иезуитом, я бы искренне удивлялся ему.
        Душой миссии был знаменитый и прославленный в Германии патер Игнатий Кноблехер из Лайбаха. Впоследствии я имел случай ближе узнать этого человека и благоговел перед ним. Его любезность равнялась его учености; он был неутомим в труде, в обращении со своими спутниками весел и скромен, отличался высокой степенью нравственности. Обладал не только глубокими и обширными познаниями в языках, но занимался и другими науками; кроме цели, предписанной ему начальством, постоянно имел в виду извлечь из своих путешествий еще и научные данные, притом без всяких корыстных соображений. Пока его товарищи тратили время на бесполезное или, по крайней мере, безучастное молитвословие, он не только выполнял все нужные дневные работы, но и вел превосходный ученый дневник, очень пространный и подробный. Его настойчивость, подобно остальным качествам души, имела в себе что-то величественное.
        Третий монах этой миссии был падре Петремонте, который между нами был прозван Падре Муса. В отношении духа он далеко отстал от вышеописанных иезуитов, страстно любил охоту и был одержим самым отчаянным прозелитизмом (от греческого "proselytos" - "пришелец, новообращенный"). В особенности мучило его, кажется, желание присоединить меня к своей церкви, вне которой, как известно, нет спасения. Аккуратно каждый день угощал он меня длиннейшей проповедью, которую также неизменно начинал словами: "О figlio mio, la strada della saluta ё apperta per voi!" (О сын мой, дуть ко спасению открыт для вас! - итал.) и т. д., а затем в самых черных красках изображал мне помрачение, в котором должна находиться моя душа, опутанная сетями еретическими. Несмотря на эти неудачные попытки, мы с ним все-таки остались большими друзьями.
        Остальные духовые лица - Падре дон Анджело Винко и епископ монсиньор Ди Маурикастер. Первый был человек недалекий, притом исполненный необъяснимых противоречий. При каждом порыве ветра дон Анджело, боясь утонуть, отчаянно льнул к мачте нашей нильской барки, при каждой воображаемой им опасности наполнял воздухом свой каучуковый матрац, чтобы в случае кораблекрушения употребить его наподобие спасительного плота; хотя впоследствии мне стало известно, что он прожил многие годы под 4-м градусом северной широты между полудикими неграми и ничего не боялся.
        Я узнал после, что царь нуэров* хотел женить его на своей дочери и страшно рассердился, когда Падре Винко объявил ему, что в качестве католического священника он ни под каким видом не может согласиться на такое недуховное предложение. Наш патер был иезуит, но очень добродушный, правдивый и вполне достойный уважения. Разительной противоположностью ему служил пятый монах епископ. Он не был членом миссии, а должен был сопровождать ее только до Хартума и оттуда тотчас возвратиться. Он отнюдь не сообразовался с христианским законом, гласящим, что "епископ должен быть человек безупречный". Не соблюдал правил целомудрия, жил в свое удовольствие и ограничивался тем, что в присутствии строгого постника падре Рилло ежедневно читал часослов.

* Народ, населяющий обширные территории бассейнов верхнего и среднего Нила; нуэры проживают в основном на юге Судана.

        Кроме того, к миссии присоединились еще трое светских путешественников.

Царь нуэрского племени

        Один из них, барон С.С, был директором плантации в Батавии и намеревался разводить в Судане кофе и рис в пользу миссии, однако оказался пьяницей и по этой причине был отправлен обратно в Египет, двое других - молодой мальтиец и несносный левантинец - должны были служить при патерах в качестве закупщиков, прислужников и переводчиков.
        Следовательно, причислив сюда и нас, все общество состояло из восьми европейцев и двух "восточных людей", к которым позже присоединились еще несколько слуг из нубийцев. Отъезд был отложен до конца сентября, из-за чего у нас осталось довольно времени, чтобы объездить окрестности Каира, исподволь приготовиться к предстоявшему дальнему путешествию и обдумать свои планы. Большая часть времени ушла на покупки необходимых вещей. Путешествие во внутреннюю Африку - ведь не то что какая-нибудь другая поездка. Едешь в такие страны, где нет ни мастеровых, ни художников, ни купцов, ни трактирщиков; нужно к этому приготовиться, запастись всем, что бывает необходимо в хозяйстве, начиная от стола и кончая иголкой; приходится обдумать все свои нужды, чтобы потом не подвергаться слишком чувствительным лишениям. Путешественник должен везти с собой платье, белье, бумагу и писчий материал, провизию, уксус, масло, водку, спирт, вино - и всего этого, по крайней мере, годовые запасы; а также целую аптеку, ланцеты, банки, топоры, сечки, пилы, молотки, гвозди, оружие, огнестрельные снаряды, книги с описаниями путешествии, карты и т. д. - словом, приходится тащить за собою сотни вещей, о которых обыкновенно только тогда и вспоминаешь, когда они понадобятся.
        К тому же, если и найдешь что-нибудь порядочное на одном из базаров Египта и Судана, то заломят неслыханную цену. Перед отправлением в путь следует всякую вещь тщательно уложить и закупорить в ящики, нарочно для того заказанные, и содержать в величайшем порядке. Особенно затруднительно уложить все таким образом, чтобы, во-первых, хорошо сохранить, а, во-вторых, чтобы не трудно было отыскать нужную вещь в случае скорой надобности.
        В этих скучных хлопотах господа миссионеры помогли нам и советом, и делом. Я отнюдь не хочу отвергать тех выгод, которыми мы пользовались, общаясь с членами миссии, но впоследствии твердо убедился, что испытатель природы должен путешествовать сам по себе или, по крайней мере, совершенно независимо от своих сотоварищей, если хочет принести действительную пользу науке. Мы были незнакомы с краем, а под покровительством миссии имели время и случай познакомиться с нравами и обычаями народов, среди которых приходилось жить, и настолько познакомились, что при последующих самостоятельных путешествиях нам это очень пригодилось; миссионеры своим примером научили нас побеждать те бесчисленные затруднения, которые встречает в этом деле каждый новичок; но тем не менее мы были в подчинении и зависимости. А это нам много повредило впоследствии.
        24 сентября патеры наняли за две тысячи пятьсот пиастров нильскую барку для проезда Асуана (последнего египетского города на границе с Нубией*).

* Нубия историческая область на границе Египта и Судана.

        Барку оснастили и нагрузили поклажей. За несколько дней перед тем до нас дошли зловещие слухи: во время восстания друзов и маронитов Рилло своими вдохновенными речами к народу больше наделал вреда могущественному Ибрагиму, чем все атаманы горных племен вместе взятые. Паша назначил большую награду за голову этого опасного возмутителя, а Рилло был настолько дерзок, что сам приехал в Египет. Оказалось, что Ибрагим-паша далеко не позабыл, чем он угрожал иезуиту в Сирии; одному шейху бедуинов отдано было приказание задержать наш караван и все наши вещи захватить себе в награду за усердие. Падре Рилло воспрещалось живому возвращаться в Египет. Он и в самом деле не воротился.